Уже много лет жизнь Прасковьи протекала вполне мирно.
Она частенько говорила, что впридачу к необычному имени получила столь же необыкновенную судьбу… необыкновенную, но счастливую. В молодости Прасковья увлекалась то пением, то парашютами, то горными лыжами – к вящему неудовольствию мамы, которая постоянно что-то пекла, вязала, шила и мечтала видеть дочь похожей на себя. А сколько крику было, когда она сообщила о предстоящем замужестве с иностранцем – вспомнить страшно. Мать пила валерьянку, отец изображал сердечный приступ, бабушка падала в обморок. Почти месяц в семье бушевали нешуточные страсти, но Прасковья все-таки настояла на своем и уехала к жениху.
Прошло время, и страсти улеглись. Ничего ужасного, чем пугали родные и близкие, с Прасковьей не произошло. Муж не обижал, обеспечивал, уделял внимание. Ха! Всем бы ее русским подружкам такое счастье.
С годами Прасковья располнела и совершенно забыла об экстремальных увлечениях молодости. Муж стал менее пылок в проявлении чувств, зато по-прежнему уважал и не заглядывался на других женщин. В семье подрастали двое сыновей.
Беда пришла с неожиданной стороны.
Ее дети… ее обожаемые мальчишки. В какой-то момент, глядя на них, Прасковья начала испытывать смутное беспокойство. Она подсознательно гнала от себя неправильные мысли, затем пыталась понять их природу, пока однажды ее не озарило.
— А что они унаследовали от меня? — с ужасом подумала Прасковья.
Черноволосые, кудрявые, смуглые, – дети были уменьшенными копиями отца. Не только внешность – характер, повадки, менталитет они также переняли от него. Ее дети говорили по-русски, но весьма неохотно, и использовали этот язык лишь для общения с матерью да во время поездок в Россию. Впрочем, в Россию они совершенно не рвались, не интересовались ни русской литературой, ни кинематографом, не любили обожаемый Прасковьей борщ… да они вообще ничего русского не любили! В лучшем случае – проявляли вежливый интерес.
— Их могла родить любая женщина, — думала Прасковья. – Любая, и они были бы совершенно такими же. Ничего моего.
Авторы умных книжек утверждали, что ребенок наследует в равной степени гены отца и матери. Но Прасковья смотрела на своих сыновей и не верила в это.
— А что останется после меня, кроме детей? – продолжала терзаться она. – Детей, в которых нет ничего моего, хоть я их и родила?
Карьеры Прасковья не сделала, хотя всегда была «не без способностей». Как-то не сложилось. В юности она мечтала стать актрисой, но по настоянию родителей отучилась на бухгалтера. Впрочем, годы учебы запомнились ей вовсе не скучными лекциями: в институте Прасковья стала душой всех студенческих компаний, а еще она пела в хоре, прыгала с парашютом и ходила в туристические походы. Когда настало время искать работу, Прасковья без особого энтузиазма устроилась в какую-то фирму, где, скучая, считала часы до шести вечера и дни, оставшиеся до пятницы. Ну а потом было знакомство со своим арабом, замужество, дом, быт, дети. Прасковья и тут не растерялась – подучила язык, завела подружек, обустроила дом и рьяно принялась воспитывать мальчишек. Так миновала первая, а за ней и вторая молодость. На смену им пришли жизненный опыт, лишний вес и морщинки.
— Но все-таки – что останется от меня, кроме этих арабчат? – снова и снова думала Прасковья.
Скоро муж заметил неладное, но она была готова на все, лишь бы не рассказывать супругу о причинах своей хандры.
— Не поймет, никогда он не поймет, а лишь ужаснется и осудит, — уверяла себя Прасковья.
Все ее нынешние подруги вели ту же жизнь, что и она – занимались хозяйством и детьми, ходили друг к другу в гости и по магазинам, смотрели сериалы и сплетничали. Порой они немного жаловались на мужей, но в целом были совершенно довольны своим существованием. Прасковья больше не чувствовала себя одной из них. Казалось, никто вокруг не способен понять ее переживания.
От всех этих дум она похудела, забросила дом, стала раздражительной и нервной. В один прекрасный день Прасковья собрала чемодан и заказала билет в Россию. Муж был поставлен перед фактом. Впервые за долгие годы она летела на Родину одна и без обратного билета. Прасковья не знала, когда вернется, и вернется ли вообще – просто чувствовала, что ответы на все вопросы можно получить только там.
Семья проводила ее недоуменным молчанием. Прасковья всплакнула по дороге в аэропорт, но была полна решимости наконец разобраться в своей жизни.
Их город сильно разросся даже за последние полтора года, что она не была дома. А уж по сравнению с тем временем, когда Прасковья уезжала на ПМЖ за границу – и вовсе изменился до неузнаваемости. За окном мелькали новостройки, клубы, школы, кафе, которых здесь раньше не было. Прасковья вдруг остро ощутила груз тех лет, что она провела за границей.
— Чужое, — с ужасом думала Прасковья, — все совсем чужое. И я здесь чужая. Может, зря приехала?
Ей потребовалось какое-то время, чтобы набраться мужества и позвонить в дверь отчего дома.
Увидев дочь на пороге, мать чуть не упала в обморок. А сама Прасковья вдруг разрыдалась – бурно и истерично, и принялась выкладывать все, что накопилось на душе.
Они проговорили до утра.
— Я не вернусь к мужу, — сказала Прасковья. – Я не могу к нему вернуться.
— Бог с тобой, дочка, — ужаснулась мать. – Как же так? А дети?
— Не знаю, мама, не знаю. Иногда мне кажется, что все эти годы я прожила зря. Дети останутся с отцом. Они принадлежат тому миру, с этим ничего не поделаешь.
— Дочка, да как же ты могла бросить сыновей?
— Я просто не могла поступить иначе. Все вдруг так запуталось… Мне нужно время, чтобы разобраться в себе.
— И что ты сейчас будешь делать? – задумчиво спросила мать.
— Отдохну немного, повидаюсь с друзьями, потом попробую найти здесь работу, — неуверенно ответила Прасковья.
— Дочка, сколько тебе лет? И когда ты в последний раз работала?
Прасковья опустила голову.
— Давно. И лет мне немало. Но не старуха еще!
— Ох, дочка, — покачала головой мать. – Жила ты, как сыр в масле каталась. И чего вдруг удумала? Ну, кому ты тут нужна? Не обижайся, я правду говорю. Отец умер, я тоже не вечна. А там у тебя муж, дети. Твоя семья. Твоя кровь!
— Не моя, — возразила Праксковья.
— Как это – не твоя? – опешила мать.
— Нет в них ничего моего. Все в отца пошли.
— Не блажи! Все равно они – твои дети.
— Не чувствую я этого. Умом понимаю, а не чувствую. Но даже если так – дети уже не маленькие. Они выросли, а я так и не знаю, где мое место в жизни.
— С семьей. Твое место рядом с твоей семьей. Что за глупые вопросы? Ты уж почитай двадцать лет в России не живешь. Нету здесь у тебя ничего, дочка – ничего, кроме этой квартиры, меня и юношеских воспоминаний.
— Еще друзья.
— Какие друзья? Пацаны, что под окнами на гитаре брынчали, давно лысые да пузатые. Девчонки тоже располнели и обросли семьями. Хочешь сказать, ты со своими друзьями за эти годы много общалась? Неужели думаешь, что, узнав о твоем возвращении, все скинут двадцать лет? Очнись, дочка. У каждого своя жизнь. Молодость не вернется: цени то, что имеешь сейчас, а то и этого может не стать.
Прасковья тихо заплакала.
— Ну, не надо. Прости меня, дуру старую. Завтра поговорим, а сейчас иди и выспись. Иди, иди.
Но Прасковья еще долго не могла сомкнуть глаз. Она знала, что мать во многом права: их юношеская дружба давно осталась позади. Первый год друзья активно интересовались жизнью Прасковьи, на второй – стали пропадать, а к исходу третьего забывали даже поздравить ее с днем рождения. Тогда это мало заботило Прасковью – у нее на руках был маленький ребенок, был любимый муж, и казалось, что этого достаточно. Но спустя годы мысль обо всех потерянных друзьях, нереализованных мечтах и надеждах юности все чаще отравляла существование Прасковьи и в итоге привела ее обратно в Россию.
На следующий день она принялась обзванивать старых приятелей. О своих душевных терзаниях Прасковья решила никому не говорить – ограничилась сообщением, что соскучилась по России и приехала в отпуск. Друзья охали, ахали и дружно предлагали встретиться. Но вот беда – им никак не удавалось согласовать время и дату. У одной болеет ребенок, у второго аврал на работе, у третьего выключен телефон.
— У каждого своя жизнь, — с грустью думала Прасковья. – Мама права: я здесь чужая. Разве такое возможно?
Когда встреча наконец состоялась, она поняла, что не ошиблась в своих опасениях. Друзья сильно изменились за прошедшие годы: они уже ничем не напоминали ту веселую молодую компанию, по которой она так скучала. Все стали старше, степеннее и мудрее. Еще не старики, но далеко не молодежь – люди пресловутого среднего возраста. Они чинно сидели за столом и хвастались — кто карьерными достижениями, кто детьми.
Машка удачно выскочила замуж, заняла неплохой пост в администрации и растила сына. Она была хорошо одета, постоянно проверяла свой Айфон и посматривала на окружающих с хорошо заметным выражением превосходства. Прасковья совершенно не узнавала в ней ту обаятельную хохотушку в простеньком ситцевом платье, какой Маша осталась в ее памяти. Семен выглядел намного старше своих лет, Максим обзавелся солидным брюхом, и оба чересчур налегали на алкоголь, при этом почти не закусывая. Одна Наталья мало изменилась – лишь мелкие морщинки вокруг глаз напоминали о прошедших годах.
— Муж мой недавно новый джип разбил, — вещала Маша, не догадываясь о мыслях Прасковьи. – Месяц поездил, и на тебе. Шофер до сих пор в больнице. Ужас! Я так перепугалась! А всему виной какой-то малолетка – вылетел на встречку, идиот.
— Права у таких надо отбирать, — хрипло пробасил Семен, бывший воздыхатель Прасковьи. – Ненавижу этих молодых мажоров.
— Ты по-прежнему на «девятке»? – ехидно поинтересовалась Маша.
— Да уж где уж нам на джип заработать.
— Так, ребята, брейк! Какая разница, кто на какой машине? – вмешалась Наташа. – Вы забыли, по какому поводу мы здесь собрались?
— Да, Прасковья! — встрепенулся Максим. – Расскажи старым друзьям о своей заграничной жизни.
— Все хорошо, — бодро ответила она. – Живем второй год в новом доме, мальчишки уже школу заканчивают. Занимаюсь детьми, садом. Да все у меня по-прежнему – хорошо, но скучновато. Вот и решила выбраться, вас навестить.
— Ты без мужа? – удивленно спросила Наташа.
— У него по работе не получилось приехать, — соврала Прасковья. – А у детей школа, не дергать же их в начале учебного года.
Пообщавшись пару часов и поделившись последними новостями, друзья потихоньку стали расходиться. На прощание все обнимались, жали друг другу руки и договаривались «созвониться еще как-нибудь». Прасковья досидела до конца и вернулась домой вся в слезах. Надежда возродить их былую дружбу рухнула окончательно.
И она осела дома. Мать смотрела на Прасковью с беспокойством и пыталась вызвать ее на разговор.
— Как ты, дочка? – заботливо спрашивала она, укрывая Прасковью пледом.
— Нормально.
— Ты бы сходила, прогулялась. Что лежать-то целыми днями?
— Не хочется мне никуда идти. И возвращаться к мужу тоже не хочется. Что делать, если мне вообще ничего не хочется?
— Это пройдет. У тебя просто тяжелый период.
Постепенно все дни слились для Прасковьи в один. Она лежала на диване, глядя в одну точку, изредка переключала каналы телевизора или бесцельно бродила по квартире. Прошел месяц, затем второй, зима сменила осень, а Прасковья по-прежнему не знала, что делать.
— Разве ты не скучаешь хотя бы по детям? – допытывалась мать.
— Очень редко. Наверное, со мной что-то не в порядке. Я ничего не чувствую.
— Может, сходим к врачу?
На этих словах Прасковья молча отворачивалась к стене.
Все изменилось ясным зимним днем, когда мать едва ли не силой вытащила ее прогуляться. На улице они неожиданно столкнулись с бывшей сокурсницей Прасковьи. Настя пришла от встречи в неописуемый восторг и тут же потащила слабо сопротивляющуюся подругу к себе в гости. К концу вечера, выслушав подробнейший рассказ о Настиной жизни, Прасковья вдруг почувствовала острую необходимость выговориться.
— Меня даже мама не понимает, — жаловалась она. — Считает, что это блажь, и я должна вернуться к мужу.
— А муж что?
— Адам… он и правда хороший. Но что делать, если я чувствую себя несчастной? Вот вроде все в порядке: проблем нет, денег хватает, муж прекрасный, сыновья замечательные… а мне – тошно. И с каждым днем все хуже и хуже. Что мне делать, а?
На следующий день Настя позвонила и загадочным голосом назначила встречу в кафе, пообещав рассказать сногсшибательную новость.
— Я нашла тебе интересную работу! – радостно заявила она прямо с порога.
— Работу?
— Ну да, работу. Я вчера долго думала и поняла, в чем проблема. Тебе надо добавить в свою жизнь ярких красок.
— Ага, — кивнула совершенно ошарашенная Прасковья.
— Сначала я хотела подыскать что-нибудь в Интернете, — продолжала Настя. – Но нет, тебе необходимо общение. Так что записывай адрес — с завтрашнего вечера ты поешь в ресторане «Ночной мотылек».
Прасковья изумленно вытаращила глаза, а затем расхохоталась.
— Ой, Настя, — прошептала она сквозь слезы. – Давно я так не смеялась. Я – пою? В ресторане «Ночной мотылек»?
— Да какая разница? – рассердилась Настя. — Ночной, дневной… главное, что тебя берут на работу. Можешь не благодарить — я от чистого сердца.
— Ты серьезно? Я не пела уже сто лет. Да и вообще… петь в ресторане? Даже не знаю.
— Ага, лучше у телека бревном лежать,- ехидно заметила Настя. – А насчет того, что давно не пела… так талант не пропьешь. Помню, как ты в студенческие годы в ансамбле соловьем заливалась.
— Столько лет прошло…
— Ничего! Наверстаешь. Я ж тебя не в Консерваторию устроила, а для кабака твоих способностей вполне хватит. Молодой человек! Нам бутылку шампанского, — заказала Настя и улыбнулась вконец растерявшейся Прасковье. – Отметим начало твоей новой жизни.
После пары бокалов Прасковья окончательно разомлела. Сначала она еще пыталась убедить Настю в бесперспективности ее затеи, но с каждым глотком сдавала свои позиции. Через час Настина идея показалась ей весьма заманчивой.
— Почему бы и нет? – решила Прасковья.
— Вот, и блеск в глазах появился, — удовлетворенно заметила Настя. – Ничего, я тебя из депрессии вытащу! Ты у меня скоро Пугачеву затмишь! Официант! Еще бутылку!
Возвращаясь домой, Прасковья чувствовала себя нашкодившей школьницей. Земля качалась под ногами, и она долго не могла попасть ключом в замочную скважину. Мать, увидев ее на пороге, только покачала головой.
— Мама, я буду петь! В ресторане! – радостно объявила Прасковья.
Как ни странно, мать не стала возражать. Покачала седой головой, поцокала языком и решила:
— Попробуй. Я уж и не знала, как тебя к жизни вернуть. Может быть, это поможет.
А вот у самой Прасковьи на следующий день уверенности поубавилось. Все утро она мучалась головной болью после выпитого накануне шампанского, а когда похмелье прошло, ее стали терзать сомнения.
— Что скажет Адам, если узнает? – думала Прасковья, расхаживая из угла в угол. – Я — пою в ресторане? Позор! Нет, мужу лучше ничего не говорить. Да и как я справлюсь?
Она позвонила Насте, но та и слышать не хотела никаких отговорок.
— Прасковья, соберись! Я уже пообещала хозяину певицу! Ты согласилась! Если сейчас откажешься, очень меня подведешь. Сходи, спой хотя бы сегодня – ну что тебе стоит? Да, хозяин знает, что тебе не двадцать и даже не тридцать. И что? От малолеток одни проблемы. Платье там сами подберут. Только приходи к ним сегодня пораньше, ладно? Я на тебя рассчитываю!
В состоянии, близком к паническому, Прасковья кое-как оделась, причесалась и вышла на улицу. Доехав до ресторана на такси, она еще несколько минут собиралась с духом, чтобы войти, пока на нее не обратил внимание секьюрити.
— Девушка, Вам чего?
— Я новая певица, — каким-то не своим голосом ответила Прасковья. – Мне к Петру Алексеевичу.
Охранник снова окинул ее пренебрежительным взглядом.
— Не могли, что ли, помоложе найти? — ясно читалось у него на лице. Прасковья покраснела и быстро прошмыгнула внутрь.
Перт Алексеевич оказался сухощавым мужчиной неопределенного возраста. По его бесстрастному лицу невозможно было понять, какое впечатление произвела Прасковья.
— Певица, значит? – спросил он, отхлебнув кофе. – Ну что ж, посмотрим, на что Вы способны. Работа шесть дней в неделю, об оплате поговорим после выступления. Чаевые от клиентов делите с музыкантами, как договоритесь. Идите в гримерку, Вам подберут платье и сделают макияж. В полночь Вы свободны, но после зайдите ко мне обсудить все условия. Только имейте в виду – если Вы нас не устроите, распрощаемся сразу же. Начало в восемь. Поторопитесь, у Вас мало времени.
Прасковья молча кивнула и вышла за дверь. Там ее подхватила молодая девушка, представившаяся Дарьей, и они побежали переодеваться. Руки Прасковьи дрожали от волнения, но болтовня помощницы мешала ей сосредоточиться на своих страхах. Дарья тараторила без умолку. Через десять минут Прасковья услышала массу информации обо всех работниках клуба.
— Главное, ты Петра не бойся: он с виду сухой, а на самом деле добрый. Мы его за глаза Петрушей называем, — верещала Дарья, застегивая ей молнию на платье. – Мишка-охранник совсем дебил, на него просто не надо обращать внимание. А Лешка-официант недавно новую машину купил! Интересно, на какие шиши? Говорят, у него…
— Даша, я ничего не запомнила, — призналась Прасковья, когда та, по-прежнему не умолкая, стала поправлять ей макияж.
— Да разберешься со временем! Нас тут всего пятнадцать человек, включая уборщицу, — хихикнула Даша. – Все, я закончила. Иди к музыкантам, осталось всего полчаса. Кстати, у тебя будет напарник, но сейчас его нет. Он вчера уехал куда-то, а заранее не предупредил. Петр рвал и метал. Тут Настя предложила тебя, шеф сразу и согласился. Настя даже табуретку способна уговорить, — хихикнула Даша.
— Ты знаешь Настю?
— Ее все знают. Поговаривают, что они с Петром… того… любовники, – прошептала Даша. – Только это между нами. Все, беги. Ни пуха!
— Спасибо, — кивнула Прасковья и пошла к музыкантам. Ноги предательски дрожали. Еще никогда в жизни ей не было так страшно.
Через сорок минут, с трудом поборов искушение бросить все и бежать без оглядки, она взяла микрофон и слабым срывающимся голосом начала петь.
К середине вечера ее отпустило. Никто не кидал в начинающую певицу помидоры и тухлые яйца – посетители спокойно ели и разговаривали, несколько пар вышли на танцпол. В перерыве Прасковья выпила пару бокалов вина, тайно принесенных Дашей, и окончательно успокоилась. Происходящее стало казаться забавной авантюрой.
— У тебя хорошо получается, — шепнула Даша. — По-моему, Петруше понравилось.
— Я хочу здесь работать, — вдруг выпалила Прасковья. – Это как раз то, чего мне не хватало.
Остаток вечера она искренне наслаждалась происходящим. Прасковья улыбалась всем вокруг и чувствовала себя совершенно счастливой. Когда после полуночи музыканты стали собирать инструменты, новоиспеченная певица даже расстроилась.
— Уже все?
— Эк тебя зацепило, — рассмеялся гитарист. – Хозяин отмашку дал, на сегодня хватит. Да и народу в зале почти не осталось. Завтра пятница, еще напоешься.
Петр встретил ее приветливо. Он по-прежнему сидел в кресле с чашкой кофе в руках, позволив себе лишь чуть ослабить узел галстука.
— Ну что же, поздравляю с первым выступлением, — сказал он. – По-моему, публике понравилось.
— Я очень рада, — скромно улыбнулась Прасковья. – Мне тоже понравилось.
— Что ж, Прасковья, раз так, давайте обговорим условия работы. Про график я уже сказал. Получать будете столько, — он написал цифру на листе бумаги. – Вас устраивает?
— Вполне, — у Прасковьи едва не сорвалось с языка, что она готова работать даже бесплатно.
— Что ж, хорошо. Больничные и отгулы крайне нежелательны, или хотя бы старайтесь предупреждать заранее. У Вас будет коллега, — Петр поморщился, — который сейчас в незапланированном отпуске. Надеюсь, Вы не станете брать с него пример.
— Буду приходить каждый день, без опозданий и отгулов, — пообещала Прасковья. – Я очень заинтересована в этой работе.
— Хорошо. Что ж, не буду Вас задерживать. Спокойной ночи.
С этого дня жизнь Прасковьи изменилась самым решительным образом. Просыпаясь, она подскакивала на кровати и принималась считать часы до выхода на сцену, а стоило ей взять в руки микрофон и выйти к залу, как за спиной будто вырастали крылья. Прасковье было неважно, что публика активно жует бифштексы и щедро заливает их алкоголем, что репертуар у них вполне соответствующий непритязательным вкусам посетителей, и что к середине вечера кто-нибудь обязательно попросит исполнить «Мурку» или «Белого лебедя». Она пела и забывала обо всех проблемах и страхах, о сожалениях и обидах, о вопросах без ответа — обо всем, что отравляло ей жизнь последние месяцы. Прасковья просто пела — и чувствовала себя счастливой.
Мать вздыхала, но не вмешивалась. А вот отношения с мужем испортились окончательно. Прасковья набралась смелости и рассказала ему о своей новой работе.
— Моя жена поет в каком-то кабаке, — вспылил Адам. – Прасковья, что за глупости! Ты должна уйти оттуда немедленно!
— Я никому ничего не должна.
— Разве я тебя плохо обеспечиваю?
— Деньги тут ни при чем, — попыталась объяснить Прасковья, но муж не хотел даже слушать. Разговор закончился крупной ссорой.
Прасковья махнула рукой и продолжала жить своей жизнью. Днем она валялась в кровати или шла куда-нибудь вместе с Настей, ставшей ее лучшей и единственной подругой. А вечером Прасковья брала такси и спешила пораньше прийти на работу. Ей нравилось находиться в своей маленькой гримерке, примерять платья или слушать сплетни, которыми регулярно снабжала ее Даша. С музыкантами и персоналом ресторана у Прасковьи сложились вполне приятельские отношения. Напарник оказался безалаберным, но тоже вполне милым молодым ловеласом, периодически занимавшим у нее небольшие суммы денег.
Прасковья помолодела, похорошела и уже ничем не напоминала ту растерянную женщину, которая приехала в Россию три месяца назад. Наконец она чувствовала себя на своем месте.
Вскоре у Прасковьи стали появляться почитатели и даже поклонники. После выступления она ехала домой с букетами цветов, поначалу отклоняя предложения продолжить вечер где-нибудь за чашечкой кофе. Но один из ухажеров оказался вполне приятным и весьма настойчивым мужчиной, и однажды Прасковья решила: почему бы нет? Они мило посидели в ресторане.
— Чего ты теряешься? – недоумевала Настя. – В твоем положении мужиков можно менять, как перчатки. Они все женатики, но тебе какая разница? Ты вроде замуж не собираешься.
— Да я вообще-то уже давно замужем, — напомнила подруге Прасковья.
— Ну да, я и забыла. А что муж? Объелся груш?
— Объелся, — вздохнула Прасковья. – Не знаю, что мне делать. Адам настаивает на моем возращении, а я не хочу обратно. Вот только по сыновьям скучаю.
И она действительно скучала. Пожалуй, лишь мысли о детях временами отравляли безмятежное существование Прасковьи. Днем, когда ее время было ничем не занято, она подолгу говорила с сыновьями по телефону, рассматривала их фотографии и строила планы, как перевезти детей в Россию. В глубине души Прасковья понимала, что у нее не получится уговорить сыновей на переезд, и от этого ей становилось совсем тоскливо. «Нельзя иметь все», — с грустью думала она в такие моменты и, роняя слезы, ставила на место их детские фотографии.
Так прошел еще месяц. Мысли об оставленном муже посещали Прасковью все реже, зато встречи с поклонником стали происходить намного чаще, и вскоре она приняла предложение перебраться к нему в квартиру.
— Я давно не ребенок, хватит жить под твоим крылом, — объяснила Прасковья матери.
— Не надо, дочка, — вдруг воспротивилась Алевтина Семеновна. – Я все молчала, молчала, глядя на твое поведение… Думала: ничего, она перебесится и успокоится, а тебя все дальше затягивает.
— Мама, я уже взрослая.
— А ведешь себя хуже, чем ребенок. Хватит прятать голову в песок. Твой мужик женат?
— Какая разница? – вспыхнула Прасковья. — Мы не маленькие, сами разберемся.
— Да уж вижу, как вы разберетесь. Вот скажи, в чем перед тобой виноват Адам? Зачем ты с ним так?
— Он ни в чем не виноват, просто я изменилась.
— Так изменилась, что собираешься жить с другим мужчиной?
— Мне надоело быть благонравной матроной, честной женой и матерью! Надоело! Хочу пожить для себя, понимаешь? Мне сорок два года! Впереди уже далеко не вся жизнь!
— Вот уж верно говорят: седина в бороду, бес в ребро, — пробормотала мать. – Подожди хотя бы неделю.
— Что это изменит?
— Через неделю приезжает твой муж, — с легкой заминкой призналась мать.
— Что?
— Да. Я сделала ему приглашение и обещала ничего тебе не говорить. Но раз тут такое дело…
— Мама! Не верю своим ушам! Ты плетешь интриги у меня за спиной?
— Никакие это не интриги. Адам уже не знает, что и думать. Он хочет разобраться в ситуации, и я его прекрасно понимаю. Прошу тебя, дочка: дождись мужа и объяснись с ним по-человечески. После этого я не стану вмешиваться в твою жизнь.
Прасковья в растерянности опустилась на чемодан.
Переезд пришлось отложить. Но больше всего Прасковью огорчило то, что Адам наотрез отказался привезти с собой детей. Она требовала, просила, умоляла и даже плакала, но муж был непреклонен.
— Я не буду вмешивать сыновей в наши разборки, — сухо сказал он.
В назначенный день Прасковья взяла на работе отгул и отправилась встречать Адама в Москве. Отчего-то ей было страшно. Прасковья чувствовала, что предстоит тяжелое объяснение; она знала, что придется бороться за сыновей, и понимала, что позиция мужа в этом вопросе сильнее. Все это никак не добавляло ей оптимизма.
Адам казался смущенным и явно не знал, как вести себя с женой. Они неловко обнялись и несколько секунд топтались на месте.
— Как мальчишки? – только и могла спросить Прасковья.
— Все в порядке. Скучают по тебе.
Прасковья покраснела.
Почти всю дорогу они молчали. Дома обстановку слегка разрядила мать, встретившая Адама, будто любимого сына.
Когда ужин подошел к концу, Алевтина Семеновна сослалась на усталость и ушла к себе в комнату. Адам с Прасковьей остались одни. Снова повисла неловкая пауза.
— А ты изменилась, — сказал вдруг Адам.
— Да, я стала совсем другой. А вот ты остался прежним.
— И что нам теперь делать?
— Не знаю, — Прасковья опустила голову. – Но я не хочу возвращаться в Эмираты.
— Не хочешь в Эмираты или не хочешь ко мне?
— Не хочу к той жизни, что была у меня в Эмиратах. А ты – часть той жизни.
— Я – часть той жизни, — эхом повторил Адам.
— Ты ни в чем не виноват. Просто так вышло.
— А как же наши дети?
— Я скучаю по ним. И знаю, что они скучают. Я была бы рада вернуть все назад… но не могу.
Адам подошел к окну и щелкнул зажигалкой. Прасковья заметила тени, которые залегли вокруг глаз мужа. Ей вдруг показалось, что он выглядит намного старше своих лет.
— Ты прекрасно понимаешь, что я не могу переехать в Россию и принять твой образ жизни, — медленно произнес Адам. – Я хотел предложить какой-то другой вариант. Например, найти тебе работу в Эмиратах. Я всегда считал, что работать в семье должен мужчина, но и ты никогда и не настаивала. Если тебе это нужно…
— Работать кем? – перебила его Прасковья.
— Уж конечно, не певицей, — отрезал муж. – Об этом и речи быть не может. Моя жена не будет выступать перед пьяной публикой.
— А если это – единственное, что мне нужно?
— Послушай, Прасковья…
— Если ты хочешь убедить меня бросить работу, то зря стараешься. Я не делаю ничего плохого. Просто пою, и мне это очень нравится. Если хочешь знать, впервые за долгое время я чувствую себя счастливой. И не предлагай мне работу в Эмиратах. Ты прекрасно понимаешь, что в нашем городе я смогу устроиться разве что нянечкой в детском саду.
— Прасковья, мы женаты почти двадцать лет, у нас двое детей. Это ничего для тебя не значит?
— Адам, ты был хорошим мужем, и мне не в чем тебя упрекнуть. Но только сейчас я почувствовала, что такое жить по-настоящему, в полную силу. Я сожалею лишь о том, что это случилось так поздно.
— Ты уверена в своем выборе?
— Да, — с вызовом ответила Прасковья.
Адам выглядел потрясенным.
— Тогда нам придется развестись. Ты ведь сама все понимаешь.
— И ты заберешь у меня детей? Это несправедливо!
— Наши дети уже почти взрослые, и они не захотят уезжать в Россию.
У Прасковьи вдруг задрожали руки.
— Это несправедливо, — повторила она.
Адам пожал плечами.
— Ты сделала свой выбор. Дети тоже имеют право выбрать, где и с кем они хотят жить. Кроме того, я не собираюсь их от тебя прятать. Мать — певица в ресторане… мне такое и в голову не могло прийти. Но все-таки им нужна мать, даже если она выбрала этот путь.
— Я всегда была хорошей матерью! – воскликнула Прасковья.
— Я всегда считал тебя хорошей матерью. До того, как ты бросила нас, ничего толком не объяснив, — уточнил Адам. – Знаешь, я до последнего надеялся, что ты передумаешь и вернешься к семье. Неужели ты и правда готова бросить меня и детей, чтобы петь в этом чертовом ресторане?
— Детали развода обсудим завтра, — Прасковья проигнорировала его вопрос. – День был тяжелый, я тоже устала. Спокойной ночи.
Несколько дней, что Адам провел в России, стали для Прасковьи настоящим испытанием. Она совершенно не понимала, как себя вести с уже почти бывшим мужем, и старалась как можно реже бывать дома. Ситуацию немного сглаживала Алевтина Семеновна, которая изо всех сил старалась угодить зятю.
Прасковья, смущаясь, пригласила Адама посмотреть свое выступление, но, как она и ожидала, муж отказался. Большую часть времени он проводил за компьютером, почти не выходя из своей комнаты. Детали развода они обговорили очень быстро, и оставшиеся дни Адам был предоставлен самому себе. Муж больше не делал попыток отговорить Прасковью, хотя иногда она ловила на себе странные взгляды – как будто он вопреки всему надеется на другой исход.
А вот мать не оставляла попыток переубедить блудную дочь, но подобные разговоры только раздражали Прасковью.
— Мы все решили, мама, — упрямо твердила она.
— Вижу я, как вы все решили. На Адама смотреть жалко. Дочка, подумай – что будет дальше, через пять-десять лет? Как ты станешь жить без детей? Неужели какой-то ресторан стоит того, чтобы рушить семью? Ведь выгонят тебя оттуда, как пить дать выгонят. И не смотри на меня так – неужели сама ничего не понимаешь? Тебе уже за сорок, и годы не идут вспять. Найдут другую певицу, помоложе, а ты что – по электричкам петь пойдешь? Вот тогда пожалеешь, да поздно будет!
— Я хочу быть счастлива здесь и сейчас, — тихо сказала Прасковья, хотя слова матери заронили в ее душе зерна сомнения.
— А если и правда выгонят? – с ужасом подумала она.
— Глупости, — говорила Настя. – Выглядишь ты хорошо, и лет пять — десять у тебя есть. А дальше… Кто знает, что будет дальше?
— Иногда мне страшно, — призналась Прасковья. – Все-таки с Адамом я всегда была уверена в завтрашнем дне.
— Ты что, хочешь вернуться к мужу?
— Не знаю, — Прасковья обхватила голову руками. – Я уже ничего не знаю. Мне казалось, все решено, и нет пути назад. Но временами я думаю, что мама не так уж и неправа. Возможно, через несколько лет я окажусь никому не нужной и пожалею о том, что сделала.
— Глупости, — решительно перебила ее Настя. – Никому не дано знать, что будет через несколько лет. Главное, что тебе хорошо здесь и сейчас.
— Да в общем-то, не так уж и хорошо, — признала Прасковья.
С приездом Адама она все чаще ловила себя на мысли, что уже не испытывает на сцене тех ярких ощущений, которые буквально окрылили ее вначале. Прасковья все еще получала удовольствие от выступлений, но от прежней безмятежной радости осталась лишь слабая тень. Ей постоянно лезли в голову мысли о детях, мучило чувство вины перед мужем, и даже комплименты поклонников не доставляли прежней радости. Сперва она принимала мужское восхищение за чистую монету, чувствовала себя королевой, нет, — богиней! Теперь же Прасковья сомневалась, а так ли искренни ее воздыхатели, и не говорят ли они то же самое всем остальным женщинам.
— Не меняю ли я золото на то, что блестит? – все чаще думала Прасковья. Но она по-прежнему была не в состоянии отказаться от своих выступлений и с каждым днем чувствовала себя все более растерянной.
Между тем приближался день возвращения Адама в Эмираты. У Прасковьи сложилось впечатление, что ему не терпится убраться восвояси. Муж выглядел подавленным, хоть и старался держать лицо.
Прощание вышло непростым. Больше всех сокрушалась Алевтина Семеновна. С утра по квартире поплыл запах валерьянки, а обнимая зятя напоследок, она не могла сдержать слез.
— Не поминай лихом, сынок. Храни тебя Бог.
— Спасибо Вам за все, — искренне поблагодарил Адам.
— Ну, до встречи, — пробормотала Прасковья. – Я надеюсь, мальчики приедут летом. Да и я как-нибудь к вам прилечу.
— Хорошо. Звони, если что.
Он подхватил чемодан и, вымученно улыбнувшись, вышел за дверь. В последний момент Прасковье вдруг захотелось удержать мужа, но она так и осталась неподвижно стоять на пороге. Шаги Адама давно затихли вдали, а Прасковья все еще молча смотрела на захлопнувшуюся за ним дверь.
Алевтина Семеновна, охая, пошла на кухню за очередной порцией лекарства, а Прасковья заперлась в комнате и долго сидела у окна, бездумно глядя вдаль.
В этот же день Прасковья впервые серьезно поссорилась с сыновьями. Она и раньше понимала, что дети растеряны и разочарованы ее долгим отсутствием, но все-таки Прасковье удавалось поддерживать с ними достаточно теплые отношения. Она часто говорила с сыновьями по телефону и интересовалась их делами, старательно избегая темы своего затянувшегося отсутствия и вообще всего, что касалось ее нынешней жизни. Во время этих разговоров сыновья почти не задавали матери неудобных вопросов, а сама Прасковья делала вид, что находится в обычном отпуске. Но в день возвращения Адама в Эмираты эта старательно поддерживаемая ею иллюзия рухнула.
— Ты никогда не вернешься, — с обидой констатировал младший сын.
Прасковья запнулась и тут же принялась оправдываться, уже понимая, что все напрасно — дети чувствуют себя брошенными и преданными родной матерью.
— Ладно, мама. Я все понял. Пока.
После этого разговора Прасковья проплакала несколько часов. Со старшим сыном дела обстояли еще хуже – обменявшись с матерью несколькими общими фразами, он тут же ссылался за занятость и бросал трубку. Прасковья видела, что стена отчуждения между ними становится все выше и прочнее. Она успокаивала себя тем, что непременно наладит отношения с детьми во время их летних каникул, но не была уверена даже в том, что сыновья вообще захотят прилететь в Россию.
У нее впервые появилась мысль успокоить нервы при помощи спиртного.
— В этом нет ничего особенного, — убеждала себя Прасковья. – У меня непростой период, а коньяк помогает расслабиться.
После отъезда Адама она переехала к давнему поклоннику, но их отношения быстро дали трещину. Сначала мысль о легких отношениях без особых обязательств казалась Прасковье весьма привлекательной – как ребенку, замученному строгими родительскими запретами, кажется привлекательной идея жить свободно и питаться исключительно шоколадом. Но шоколад приелся, пряный привкус внебрачной связи перестал казаться заманчиво-манящим: она пересмотрела свои взгляды и поняла, что быть где-то на вторых ролях — это не для нее.
Ей, только что вырвавшейся из уз многолетнего брака, вдруг снова захотелось определенности и стабильности. Ее стало раздражать, что любовник приходит тогда, когда сам сочтет нужным, проводя все выходные и праздники со своей законной женой. Выйти из этой ситуации стало для нее делом принципа.
Он же и слышать не хотел о разводе, и все разговоры на эту тему неизменно заканчивались крупной ссорой.
— Я с самого начала предупреждал, что не разведусь! – кричал любовник. — Я был честен с тобой!
— Честен? И это ты называешь честностью? Да ты обманываешь нас обеих!
Мать не одобряла их отношений, хотя старалась не вмешиваться в жизнь дочери. Прасковья и сама стала избегать визитов в родительский дом, отделываясь короткими телефонными звонками.
Каждый вечер после выступления любовник привозил ее в съемную квартиру и оставался там на какое-то время, а затем ехал домой. После этого Прасковья валилась в кровать и долго лежала, прокручивая в голове события прошедшего дня. Впервые в жизни ее стала мучить бессонница. На выходные любовник не появлялся – а если и забегал на час-другой, то очевидно нервничал и постоянно поглядывал на часы. Одиночество буквально преследовало Прасковью – она засыпала и просыпалась с щемящим чувством тоски, и только коньяк помогал хоть немного заглушить эту боль.
Однажды вечером любовник не пришел на ее выступление, а поздно ночью в квартире Прасковьи раздался звонок. Не дав ей сказать ни слова, законная супруга обрушила на застывшую в изумлении соперницу весь свой гнев. Прасковья пребывала в таком шоке, что не догадалась сразу повесить трубку, и визгливое сопрано этой женщины еще долго стояло у нее в ушах.
Она сразу собрала вещи и вернулась к матери. Ей пришлось взять несколько выходных и удвоить ежедневную дозу спиртного, чтобы хоть как-то привести нервы в порядок. Когда через три дня бывший сожитель все-таки позвонил, Прасковья зачем-то согласилась на его предложение встретиться в кафе, отметив, что на этот раз он выбрал для свидания непрезентабельную забегаловку на самом краю города.
Прасковья приехала с получасовым опозданием и нашла любовника в самом темном углу общепита. Пряча бегающие глаза и постоянно вытирая салфеткой пот со лба, он начал говорить какие-то банальности – что у него есть жена и дети, и супруга все узнала, а он не хочет разрушать семью.
— И ты позвал меня только ради этого? – удивилась Прасковья. – Я и так все поняла. Твоя жена весьма доходчиво умеет выражать свои мысли.
— Ты не держишь на меня зла? – уточнил любовник, заискивающе глядя ей в глаза.
— Честно? Я злюсь на себя. За то, что связалась с тобой. – В этот момент Прасковье и впрямь стало не по себе от мысли, что какое-то время она провела рядом с подобным мужчиной. – А твоей жене я просто сочувствую. Всего хорошего.
Проплакав пару дней, Прасковья успокоилась и вернулась к работе. Но и там ее подстерегали неприятности. К Петру Алексеевичу стала регулярно захаживать молодая особа – Прасковья бы и внимания не обратила, если бы всеведующая Даша не шепнула ей на ухо, что это начинающая певица.
— Певица? – испугалась Прасковья. – Уж не ищут ли мне замену? Не может быть!
Вскоре хозяин вызвал ее в свой кабинет. Увидев там свою соперницу, Прасковья непроизвольно сжала кулаки.
— Вы хотели меня видеть? – спросила она, думая только о том, чтобы не кинуться ни на кого из присутствующих.
— Да. Присаживайтесь. – Петр откашлялся. – Прасковья, познакомьтесь – это Наташа.
— Очень приятно, — процедила Прасковья сквозь зубы. Девчонка ограничилась улыбкой.
— Я позвал Вас, чтобы сообщить, что у нас небольшие кадровые изменения. Я уволил Вашего напарника.
— Илью? – изумилась Прасковья. – Но почему?
— За постоянные нарушения трудовой дисциплины, — сухо ответил Петр. – Теперь вместо него будет петь Наташа. Надеюсь, вы подружитесь.
Сначала Прасковья испытала безумное облегчение оттого, что ее пока не увольняют. Затем она удивилась:
— Но две певицы – это довольно странно. Вы хотите, чтобы мы пели вместе?
— Нет, вы будете работать посменно, через день. Сегодня – Ваша смена, завтра Наташина. Если по какой-то причине одна не сможет прийти, ее заменит другая.
— То есть я теперь работаю через день? – зачем-то уточнила Прасковья.
— Совершенно верно. Завтра можете не приходить, Ваша смена послезавтра.
Прасковья кивнула и, не попрощавшись, вышла за дверь. Она чувствовала себя настолько разбитой, что могла думать лишь об одном – как бы побыстрее добраться до дома и выпить немного коньяка.
С тех пор Прасковью стали преследовать приступы паники. Ей все чаще хотелось закрыться в своей комнате, остаться наедине с бутылкой и хоть ненадолго забыть о своих проблемах. В довершение всего испортились отношения с матерью – та заметила, что дочь злоупотребляет алкоголем, и все время пыталась поговорить на эту тему. Прасковья устала слушать нотации и все чаще сидела в запертой комнате, выходя оттуда лишь в случае крайней необходимости.
— Что-то ты плохо выглядишь, подруга, — беспокоилась Настя. – Откуда эти мешки под глазами? Не высыпаешься? Давай порекомендую тебе хороший крем…
— Никакой крем тут не поможет, — Прасковья в сердцах опрокинула бокал. — После отъезда Адама у меня все идет вкривь и вкось. Такое чувство, что жизнь рушится.
— Из-за мужика что ли этого? Перестань! Другого найдешь.
— Другого не надо, — мрачно ответила Прасковья. – Спасибо, хватит. Ты бы знала, как я себя погано чувствовала, когда его жена меня грязью поливала. А когда он начал лепить свои идиотские оправдания – еще гаже.
— Тю! Подумаешь, жена. Пусть лучше за мужем следит, чтобы не ходил налево. Просто у тебя это первый опыт общения с женатым мужчиной.
— Первый и последний. Не нужно мне такого счастья.
— Ну, не зарекайся.
— Да с любовником-то ладно — разошлись и разошлись. Скатертью дорога, — вздохнула Прасковья. – Есть проблемы и посерьезней. Дети со мной до сих пор почти не разговаривают. Я уже все глаза выплакала. Не знаю, что и делать.
— Мальчишки тебя простят. Им просто нужно время, — отмахнулась Настя. – На работе хоть все хорошо?
— И на работе проблемы. Ты знаешь, что Петр взял новую певицу, и мы с ней теперь работаем посменно?
— Так, погоди! Какая еще новая певица?
— Откуда я знаю? Малолетка какая-то. На вид ей от силы лет двадцать. Грудь шестого размера, выбеленные волосы и ноги от ушей.
— Офигеть…
— Не сегодня-завтра Петр скажет, что у той девки результаты лучше, и выставит меня за дверь, – Прасковья уронила голову на грудь. – Не представляешь, как обидно. Я стольким пожертвовала ради этой работы… И уверена, что пою я не хуже! Но новая певица на двадцать лет моложе, и для Петра это серьезный аргумент.
— Не кипятись раньше времени. С Петром я разберусь – он мой должник. А у меня возникла одна очень интересная идея. Помнится, ты в юности театром увлекалась?
— Ну увлекалась. Даже хотела поступать в театральный. И что? Это было сто лет назад.
— У меня в Москве есть подруга, которая работает на Мосфильме, — доверительно сказала Настя.
— Актриса?
— Не совсем. Она помощник режиссера. Но для нас это даже лучше. В общем, у них запускают съемки нескольких фильмов и сериалов. В следующем месяце они проводят большой кастинг.
— А при чем здесь ты?
— Как это при чем? – возмутилась Настя. – Я, если хочешь знать, всю жизнь мечтала стать актрисой!
— Послушай, не хочу тебя разочаровывать, — пробормотала Прасковья. – Но нам с тобой уже давно не двадцать.
— Хочешь сказать, я старая?
— Нет, не старая. Но топ-моделью или чемпионкой мира по художественной гимнастике тебе не стать.
— Между прочим, мы ровесницы!
— А я что? – пожала плечами Прасковья. – Я и не претендую.
— Кинематограф тем и хорош, что там нужны не только девочки. Мы же с тобой еще вовсе не старушки, а дамы в самом расцвете сил! Для Голливуда у нас вообще детский возраст. В общем, даже не отговаривай: я уже все решила. А тебе рассказала лишь потому, что хотела позвать с собой.
— Тебе нужна поддержка? Насть, я бы с радостью, но у меня же работа…
— Ничего ты не поняла! Без поддержки я прекрасно обойдусь. Разве тебе не интересно поучаствовать в кинопробах? Подумай, какие там перспективы! Жилье я организую.
Прасковья поперхнулась.
— Настя, ты сошла с ума…
— А ты ослепла, раз не видишь, что я протягиваю тебе билет в новую жизнь. Такой шанс! Глупо его упускать.
— Ой, Настя, вечно ты меня втягиваешь в свои авантюры.
— Ну а что ты теряешь? В худшем случае просто вернешься в свой ресторан. В общем, я уезжаю пятнадцатого. На неделю, максимум дней на десять. Если надумаешь – звони. С твоим начальством я договорюсь.
Прасковья вернулась домой в раздумьях.
— Ну какая из меня актриса? – твердил разум.
— А вдруг? – шептал тоненький голосок надежды.
В юности она страстно мечтала сделать карьеру на подмостках. В последних классах школы Прасковья бегала в театральный кружок и мысленно уже видела себя знаменитостью. Но родители ничего не хотели слышать – они мечтали дать дочери хорошее образование и «нормальную» профессию, а лицедейство считали чем-то несерьезным и даже предосудительным.
— Какая еще актриса? – бушевал отец. – Профурсетка! Хочешь опозорить нас с матерью? Поступишь на бухгалтера – и точка!
Мать была мягче в выражениях, но советовала дочери послушать отца.
— Бухгалтер — хорошая профессия, очень подходящая для женщины, — убеждала она Прасковью. – А актриса что? Сплошные гастроли, интриги, ночевки в провинциальных гостиницах и неустроенная личная жизнь.
Прасковья уступила и отучилась там, где советовали родители. С годами она совершенно забыла о несбывшейся юношеской мечте, но предложение Насти вдруг всколыхнуло что-то, давно похороненное в ее душе. Прасковья шла домой и размышляла, как сложилась бы ее жизнь, если бы она настояла на поступлении в театральный.
— А ведь я вышла замуж, чтобы сбежать от этой рутины, — впервые отчетливо поняла Прасковья. – Неужели все было ошибкой? И что же теперь делать? Большая часть жизни прожита, у меня двое детей. Ах, если бы вернуть молодость! Я бы все сделала по-другому…
Мать что-то резала на кухне, напевая себе под нос. Увидев Прасковью, она изменилась в лице.
— Господи! Что опять случилось?
— Ничего особенного.
— А то я не вижу! У тебя на лбу все написано.
— Мама, мне никогда не удавалось обвести тебя вокруг пальца, — засмеялась Прасковья. – Настя едет на кастинг в Москву и зовет меня с собой.
— Что такое кастинг?
— Ну, кастинг – это пробы в кино.
— Ты, что ли, в кино сниматься собралась? – недоверчиво переспросила мать.
— Я пока не знаю. Сомневаюсь, что меня возьмут. С другой стороны, я ничего не потеряю, если попробую.
Мать молча отвернулась к плите.
— Ты, видимо, против?
— А я уже сама не знаю, за я или против. Дочка, делай что хочешь, только очень прошу – не пей больше. – Мать вдруг разрыдалась и схватилась за сердце. Прасковья, испугавшись, усадила ее на кресло и побежала искать лекарство.
— Мама, что с тобой?
— Мне, дочка, уже недолго осталось землю-то топтать.
— Не говори так, мама!
— Ты сама понимаешь, что это правда. Возраст у меня… Лучше скажи, Прасковья, что с тобой происходит?
— У меня все хорошо, — наигранно весело ответила Прасковья.
— Уж я-то вижу, как у тебя все хорошо. Мужа потеряла, детей почти потеряла, ресторан этот твой дурацкий, мужик непутевый…
— Мама! С мужиком я рассталась, ты же знаешь. Все наладится.
— Болит у меня сердце, дочка, ох как болит. Помнишь, как ты в первый раз в свои Эмираты уезжала? Я-то, дура, боялась до смерти… думала, хуже ничего быть не может. А вон как жизнь-то повернулась. Теперь я каждый день молю Бога, чтобы ты одумалась и вернулась к мужу, а он тебя принял. Губишь ты свою жизнь, Прасковья, своими руками губишь, а я все вижу, но ничего сделать не могу…
— Перестань, мама, — Прасковья чувствовала, как по ее лицу текут слезы. – Ну зачем ты так?
— А как иначе? Раньше ты спиртного даже не нюхала, а теперь не можешь ни дня прожить без коньяка. Думаешь, мать совсем слепая? Ох, дочка, и наломала же ты дров… Неужели сама не понимаешь? Разве от хорошей жизни женщина к бутылке потянется?
— Я запуталась, мама, — призналась Прасковья.
— Да уж вижу. Теперь еще кино какое-то придумала.
— Это не я придумала. Настя предложила.
— А ты сразу загорелась?
— Мама, сцена – это мое. Поэтому я и осталась петь в ресторане. Но большое кино – совсем другой уровень. Конечно, шансов мало, но вдруг…
Помнишь, как я в юности мечтала поехать в Москву и поступить во ВГИК или Щуку?
— Может, и зря мы с отцом тебя отговорили, — вздохнула мать.
— Знаешь, о чем я все время думаю? Если бы можно было вернуться на четверть века назад, я бы все сделала иначе.
— Всему свое время, дочка. Если ты не сделала чего-то вовремя – лучше не делать этого вовсе. А ты сейчас пытаешься запрыгнуть в поезд, который давно ушел.
— Но вдруг у меня получится? Вдруг это мой последний шанс?
— А то в Москве своих артисток мало, — скептически заметила мать.
— Немало, конечно. Но если это и впрямь моя судьба, то все сложится. Двадцать пять лет назад вы с отцом меня отговорили… не делай этого и сейчас. Я должна попробовать, иначе никогда себе не прощу.
— Тогда зачем спрашиваешь? Сама уж все решила. Я в твою жизнь больше лезть не стану. Об одном прошу, дочка: не пей больше. Не вгоняй себя в гроб, и меня заодно. Хочешь, на колени встану?
— Да что ты, мама! Хорошо, я клянусь тебе. Больше никакого коньяка. Только успокойся, пожалуйста.
Настал день отъезда. Прасковья пила кофе на автостанции, размышляя о том, что ждет их в Москве. Настя сидела рядом и щебетала с кем-то по телефону. Порывы ветра носили по асфальту молодую листву, смешивая ее с вокзальным мусором. На минуту Прасковья представила себя в роли осеннего листа — уже не молодого, но еще не совсем пожухлого, сорванного с дерева внезапным порывом ветра.
— Жизнь гоняет меня по свету, как ветер гоняет эти листья. Даже не знаю, где окажусь завтра – в прекрасном неведомом далеко или же на ближайшей помойке, — Прасковья не заметила, как по ее лицу полились слезы.
— Эй, подруга, — Настя посмотрела на нее с беспокойством. – Что с тобой? Отставить уныние! Мы с тобой едем покорять Москву, а она, как известно, слез не любит.
Прасковья рассмеялась.
— Что бы я делала без твоего оптимизма!
Столица встретила их недружелюбно. Непривычная к московской суете Прасковья чувствовала себя не в своей тарелке. Зато Настя, казалось, попала в родную стихию. Она взяла подругу на буксир и быстро протащила ее сквозь плотную толпу бегущих куда-то людей.
— Постой здесь. Я поймаю машину.
Прасковья намертво вцепилась в чемоданы и испуганно огляделась. Создавалось впечатление, что все окружающие куда-то очень спешат. Несмотря на то, что Прасковья стояла у самой обочины, ее постоянно толкали – и, буркнув что-то себе под нос, бежали дальше. Несколько раз к ней подходили нищие.
— Куда же подевалась Настя? – думала Прасковья, чувствуя, как внутри нарастает паника.
Наконец та подъехала на разбитой «девятке». Шофер, не выпуская изо рта сигарету, помог им загрузить в багажник чемоданы, и машина медленно тронулась в путь.
— Почему так долго?
— Москвичи вконец оборзели – такую цену мне заломили, что я чуть в обморок не упала. Еле-еле с этим водилой сторговалась.
— Просто безумие какое-то, — пожаловалась Прасковья. – Настоящий муравейник. Все куда-то бегут, лица серые, недовольные…
— Голытьба, — отчеканила Настя. – Людей успешных на автостанции не увидишь. Не боись, прорвемся.
— Наверное, я отвыкла от Москвы.
— Как отвыкла, так и привыкнешь. Ты сюда приехала не затем, чтобы ездить на метро да считать копейки.
Через час, миновав жуткие пробки, водитель подвез их к невзрачной пятиэтажке. Настя расплатилась, и они, пыхтя, потащили чемоданы по лестнице.
— Чертовы хрущевки. Ну почему здесь лифта-то нет? – ворчала Настя.
Прасковью больше волновало другое.
— Ты уверена, что твоя подруга нас ждет? Напомни кстати, как ее зовут?
— Стэлла. То есть по паспорту она Светка, но ты называй ее Стэллой, не то обидится. Ждет, конечно, куда ей деваться.
Дверь в нужную квартиру распахнулась сразу.
— Настюха! – закричала стоящая на пороге пергидрольная блондинка неопределенного возраста. – Наконец-то! Сколько лет, сколько зим!
Они расцеловались.
— Знакомься – это Прасковья. Прасковья – это Стэлла.
— Очень приятно, — кивнула хозяйка. – Ну, проходите, располагайтесь.
Не могу уделить вам много времени — пора бежать на работу. Вот ваша комната, — Стэлла распахнула дверь. – Ничего особенного, но на неделю-другую вам, думаю, подойдет.
— Конечно, подойдет, — благодарно кивнула Прасковья. После двухчасовой поездки в неудобном автобусе она могла мечтать лишь о мягкой кровати.
— Ну, располагайтесь, чувствуйте себя как дома. На кухне берите что хотите, но имейте в виду, что продуктов там мало – я вечно на диете. Так сказать, веду неравный бой с лишним весом.
— С продуктами мы сами разберемся.
— О кей. Можете жить до конца месяца. Вот вам ключ, вот полотенца, постельное белье в шкафу. Чао!
Сидя в крошечной кухне, Прасковья смотрела в окно и размышляла о том, что ждет ее в Москве.
В юности столица представлялась ей сказочным местом: эдакой страной Оз, где сбываются самые невероятные мечты. Сейчас она избавилась от детских иллюзий — стоило лишь взглянуть на хмурые и равнодушные лица москвичей, как становилось понятно, что здесь никто никому не нужен.
— Куда я приехала? – терзалась Прасковья. — Чтобы пробиться в этом городе, нужно активно работать локтями — и хорошо, если на пути к успеху не придется грызть чужие глотки. Разве у меня, провинциалки средних лет, может что-то получиться? Полно вон молоденьких двадцатилетних красоток, да и у них шансов на успех не так уж много.
— А мы с тобой, хоть и не юные, любую молодежь за пояс заткнем, — как будто подслушав мысли подруги, говорила Настя. – Мои года – мое богатство. Так что даже не думай паниковать! У малолеток нет ничего, кроме смазливой мордочки.
— А у нас что? – рискнула спросить Прасковья.
— Шарм и опыт, — отрезала Настя. – Это намного ценнее. Так что не смей унывать – лучше думай о том, как понравиться режиссеру. Моя подруга, если понадобится, замолвит слово. Ну а там уж как пойдет.
— Ой, Настя, втравила ты меня в авантюру…
— Да ты мне потом еще спасибо скажешь! Вот увидишь!
Всю следующую неделю у Прасковьи было чувство, будто она попала на другую планету. Они с Настей вскакивали ни свет ни заря и неслись на киностудию, где проводили весь день, перебегая из павильона в павильон. Самая длинная роль, которая досталась Прасковье, состояла из трех коротких фраз. Мучительное ожидание своей очереди среди множества претенденток, считанные секунды в кадре, фраза «спасибо, Вы свободны», согласование расписания и перебежка в другой павильон, где повторялось то же самое. И так каждый день до позднего вечера. Единственное, что запомнилось Прасковье, — это сцена в каком-то фильме, где ей предстояло в окружении других статистов плакать над гробом. Сначала Прасковья думала, что у нее ничего не получится – но стоило вспомнить вчерашний разговор с сыновьями, как слезы тут же полились у нее из глаз.
— Молодец, — похвалила Настя, которая не участвовала в этой сцене и наблюдала ее со стороны. – Ты плакала лучше всех. У тебя определенно талант!
Все происходящее казалось Прасковье столь странным и непривычным, что порой она чувствовала себя заблудившимся ребенком, по ошибке попавшим куда-то совсем не туда.
Так или иначе, пробы подошли к концу. По дороге домой Настя выглядела задумчивой и грустной, а уставшая от московской суеты Прасковья думала лишь о том, как поскорее вернуться к выступлениям в ресторане. Но в первый же день ее ждал сокрушительный удар.
Петр Алексеевич не стал ходить кругами. Откашлявшись, он сообщил, что в отсутствие Прасковьи Наташа прекрасно справлялась со своими обязанностями, и ресторан более не нуждается в услугах второй певицы.
— Я надеюсь, Вы отнесетесь к этому с пониманием. Я хозяин и должен в первую очередь думать о благе заведения. Вот Ваша зарплата за месяц вперед. Если понадобятся рекомендации – можете смело ко мне обращаться.
Прасковья в этот момент думала лишь о том, чтобы не расплакаться. Ей хотелось кричать, хотелось устроить скандал и расцарапать сопернице все лицо — но она понимала, что это ничего не изменит. Молча кивнув, Прасковья вышла из ресторана и поехала домой.
Следующие дни она провела в своей комнате, почти не вставая с дивана. Что-то подобное творилось с ней первые три месяца после возвращения в Россию, только сейчас все стало еще хуже.
— Тогда хотя бы оставался шанс вернуться в семью, — горько размышляла Прасковья. – А сейчас уже поздно. Почему я не послушала маму? Она ведь меня предупреждала…
Настя, узнав о случившемся, тут же примчалась утешать подругу.
— Ну почему ты мне сразу ничего не сказала? Я сегодня же поговорю с Петром. Уверена, он изменит свое решение…
— Не надо! Избавь меня хотя бы от этого унижения.
— Ну, дело хозяйское. А ты все равно не кисни. Я уже узнала: есть вакансия в другом ресторане.
— Спасибо, Настя, только меня это больше не интересует. Пусть ищут девицу помоложе. В моем возрасте глупо рассчитывать на сногсшибательную карьеру.
— С таким подходом вообще жить не стоит – все равно ведь рано или поздно умрешь. Прасковья, выше нос! Жизнь продолжается!
— Пусть продолжается без меня.
— Но так же нельзя! Рано себя хоронить! Ты не можешь провести на этом диване всю оставшуюся жизнь!
Прасковья пожала плечами.
— Нам скоро должны перезвонить из киностудии, — напомнила Настя.
— Да кому я нужна на твоей киностудии? Насть, спасибо за поддержку, но я очень устала. Полежу еще немного, а потом устроюсь торговать в какой-нибудь ларек.
— Какой еще ларек?
— Овощной, фруктовый… без разницы. Жить на что-то надо, а в моем положении выбирать не приходится.
— Слушай, а может тебе того… к мужу вернуться?
— У меня больше нет мужа. Я оформила развод.
— Ну… значит, еще раз поженитесь.
— Настя, ты не понимаешь: я бросила Адама ради того, чтобы петь в ресторане. Он никогда не сможет этого простить. Да мне самой стыдно ему на глаза показаться.
— То есть ты бедная, но гордая?
— Да! Именно так.
— Послушай, но надо же что-то делать…
— Я сказала, что буду делать — пойду продавщицей в ларек.
Насте оставалось только вздыхать.
Она сделала еще несколько попыток расшевелить Прасковью, но та продолжала упрямо твердить свое. И вновь все дни слились для нее в один. Не имея ни планов, ни целей, не веря ни во что хорошее, Прасковья день-деньской лежала на диване и думала о своей неудавшейся жизни. У нее снова появились мысли утопить горе в коньяке. Несколько раз она уже нарушила данное матери обещание, и с каждым днем желание забыться с рюмкой в руке становилось все сильнее.
Одним ничем не примечательным днем, когда мать ушла в магазин, Прасковья вновь потянулась к своему тайнику. Ей было стыдно, но она ничего не могла с собой поделать.
— Это единственная радость, которая у меня осталась, — оправдывала себя Прасковья, доставая бутылку. На дне плескались остатки выпивки, и впервые за день на ее лице появилось подобие улыбки. – Мне нужно хоть немного расслабиться.
В этот момент зазвонил телефон. От неожиданности Прасковья уронила бутылку, и та с глухим стуком укатилась в угол.
— Неужели я прошла кастинг? Вы не шутите? – Она до боли сжимала в руках мобильник и думала лишь о том, не было ли это чьей-то злой шуткой.
— Приезжайте на студию, — обтекаемо ответила девушка на другом конце провода. – Режиссер хочет с Вами встретиться.
— А Настя? Понимаете, я была с подругой…
— Я не могут разглашать сведения о других претендентах. Но мы сегодня же оповестим всех, кого пригласили повторно.
Прасковья тут же принялась собирать чемодан. Она бродила по комнате, наталкиваясь на мебель, бестолково складывала вещи в сумку, тут же доставала их обратно и вновь возвращала в шкаф. Впервые за долгое время на душе у нее было легко и весело. Забытая бутылка коньяка так и осталась лежать в углу.
Спустя несколько дней Настя провожала подругу на вокзал. Ей не перезвонили, и Прасковье пришлось ехать одной. Обе выглядели невесело: Настя сожалела о несостоявшейся актерской карьере, а Прасковья размышляла, что ждет ее в Москве.
Она без проблем добралась до столицы и заселилась в общежитие, которое предоставила студия. В нескольких комнатах обитали такие же начинающие актрисы – все, как одна, значительно моложе Прасковьи, что вызвало у нее новые приступы сомнений.
На следующее утро Прасковья встретилась с импозантным главным режиссером. Он поздоровался, скользнув по претендентке цепким взглядом, и пробежал глазами по анкете.
— Прасковья… Так, интересно… Значит, актерскому мастерству Вы не обучались?
— Нет. Я много лет не работала, затем пела в ресторане.
— То есть Вы хорошо поете?
— Неплохо.
Режиссер испытывающе посмотрел на нее.
— Почему Вы хотите стать актрисой?
— Это моя давняя мечта, — призналась Прасковья. – Конечно, карьеру лучше делать в молодости, но тогда у меня как-то не сложилось.
— В анкете отмечено, что Вы не москвичка. Как семья относится к Вашему решению стать актрисой и переехать в Москву?
Прасковья почувствовала, как у нее защипало в носу.
— У меня нет семьи, — тихо сказала она. – В смысле – есть, но в другом государстве. Это долгая история. Я бросила все, чтобы попытаться найти свое место в жизни. Надеюсь, еще не слишком поздно…
Режиссер кивнул, не сводя с нее глаз.
— Что ж, — задумчиво проговорил он. – Мне нравится Ваша мотивация. Кроме того, Вы очень хорошо плакали в одной из сцен. Для актрисы очень важно суметь вовремя заплакать.
Прасковья улыбнулась, вспомнив свои рыдания над пустым гробом.
— Ну хорошо, — продолжил режиссер. – Мы сможем попробовать Вас на одну из эпизодических ролей, но прежде я бы хотел убедиться, что Вы не питаете иллюзий относительно Вашего будущего на экране. Вы должны знать, что в кинематографе очень сильная конкуренция. Успех актрисы может зависеть от ее возраста, таланта, образования, иногда – от связей и обязательно – от удачи. Вы уже не юная барышня и не имеете никакого опыта – в такой ситуации надо понимать, что вряд ли Вы можете рассчитывать на главные роли. Разумеется, я не могу дать Вам точного прогноза… порой жизнь преподносит сюрпризы. На это можно надеяться, но вряд ли стоит рассчитывать — чудеса случаются не так часто, как хотелось бы. Я готов дать вам шанс, но не обещаю блестящую карьеру в кино. Вы меня понимаете?
— Я согласна на любую, даже самую крошечную роль, — тихо сказала Прасковья. – Мне просто нечего терять.
– Ну что ж, раз так… Здесь небольшой отрывок текста. Сможете выучить за пару часов?
— Конечно! В смысле, я постараюсь.
— Тогда давайте встретимся здесь же в полдень. Мне нужно еще раз посмотреть, как Вы держитесь перед камерой.
— Хорошо, — пробормотала Прасковья, судорожно вцепившись в бумагу.
Она не помнила, как прошла съемка. Ей припудрили лицо, поставили перед камерой и попросили прочесть текст. Прасковья сделала все, что требовалось, но никак не могла понять, хорошо у нее получилось или плохо.
По окончании проб режиссер коротко кивнул и попрощался, добавив, что ей перезвонят в течение нескольких дней.
— Будет лучше, если это время Вы проведете в Москве, — уточнил он напоследок.
Прасковье не хотелось сидеть в комнате общежития – она выходила из дома утром, едва выпив чашку кофе, и отправлялась бродить по Москве. Патриаршие и Чистые пруды, Коломенское и Измайловский парк, ВДНХ и Третьяковская галерея – Прасковья исходила все более или менее известные места столицы, ни на минуту не выпуская из рук телефона. Вечерами, вернувшись домой с гудящими от напряжения ногами, она без сил валилась в кровать и подолгу лежала, глядя в потолок.
Эти долгие одинокие прогулки заставили ее вновь задуматься о своей жизни. Прасковья сделала очередную попытку помириться с сыновьями, но вновь безуспешно. Известие о том, что их мать, возможно, скоро снимется в кино, не вызвало никаких эмоций.
На вопрос о каникулах сыновья по-прежнему не давали прямого ответа, но Прасковья чувствовала, что они вовсе не горят желанием ехать в Россию.
— Разве вы по мне не соскучились? Мы не виделись больше полугода! Я так мечтаю вас обнять!
— Ты могла остаться здесь и обнимать нас хоть каждый день, — пробормотал старший сын. – А теперь у тебя съемки…
— Ради Вас я откажусь даже от съемок! – сгоряча пообещала она.
— Не надо. Мы вполне можем остаться в Эмиратах.
Прасковья повесила трубку и разрыдалась.
Долгожданный звонок от помощника режиссера застал ее врасплох. Прасковья, не привыкшая рано вставать, еще лежала в постели — она нехотя потянулась к трубке, но уже через секунду вскочила и кинулась одеваться.
Из студии она вернулась с подписанным контрактом. Прасковье дали роль – конечно, далеко не главную, но все же ей предстояло несколько раз появляться в кадре и произносить небольшой текст. Для начинающей актрисы ее возраста это был несомненный успех.
— Ах, кто бы мог подумать! В семнадцать я мечтала стать актрисой, похоронила эту мечту на четверть века, и вот – пожалуйста! Самой не верится: я буду сниматься в кино! Мама дорогая!
Она попыталась дозвониться до сыновей, но безуспешно. Зато Настя сразу взяла трубку
— Я же говорила, что ты еще будешь меня благодарить! – закричала она.
— Да, ты как в воду глядела — признала Прасковья. – Без тебя ничего бы не вышло. Мне бы в голову не пришло ехать на какие-то кинопробы!
— А все почему? Потому что есть закон жизни. Если судьба закрыла дверь – она откроет форточку. Выгнали из одного места – найдешь другое, еще лучше. Преследуют неудачи в личной жизни? Значит, в карьере точно попрет! Не везет в картах – повезет в любви! Вот меня не позвали в кино, зато на днях на горизонте нарисовался новый мужчина.
— Да, я тебя поняла, — остановила Прасковья разбушевавшуюся подругу. – Твой оптимизм и знание законов жизни способны сворачивать горы. Бутылка с меня.
— Ха! Бутылкой не отделаешься. Предлагаю устроить шикарную вечеринку!
— Обязательно, только не сейчас.
— Съемки, что ль, уже начинаются? — удивилась Настя.
— До начала съемок еще почти месяц, — пояснила Прасковья. – Но я хочу слетать к сыновьям. Представляешь – такое счастье, а разделить его не с кем. Мама, конечно, порадуется, но вообще она не в восторге от этой идеи с кино. А мальчишки со мной почти не разговаривают…
— А как же я? – обиделась Настя.
— Ты – моя лучшая подруга и по совместительству бульдозер, который тянет меня в светлое будущее, — рассмеялась Прасковья. – Но я не видела детей уже больше полугода. Истосковалась, прямо душа не на месте.
— Я с сыном вижусь раз в год – ты же знаешь, он у меня в Англии язык изучает, — отмахнулась Настя.
— Это другое. Он ведь уехал по своей воле? А мои пацаны считают, что я их бросила.
— Ну да, — согласилась Настя. – Езжай, тем более время есть. Они-то ждут?
— Нет. Сюрприз будет. Прямо завтра куплю билет на ближайшую дату и полечу. Я должна наладить отношения с детьми, иначе даже Оскар за лучшую женскую роль не вернет мне радость жизни.
Прасковья так и сделала – спешно собравшись, уже вечером следующего дня она улетела в Эмираты. Ей было сильно не по себе от мысли, что она возвращается – пусть временно — в ту благополучную жизнь, от которой сбежала несколько месяцев назад. Прасковья все пыталась понять, правильно она поступила или нет, но не могла до конца разобраться в своих чувствах.
— У меня был муж и дети, свой дом, налаженный быт, — размышляла она. – А теперь я одинока, зато появился шанс чего-то добиться, заниматься любимым делом… Неужели нельзя иметь все? Неужели мне придется жертвовать детьми ради своей мечты… или мечтой – ради детей?
Эти мысли крутились у нее в голове во время перелета в Дубаи. В Эмиратах стояла удушающая жара, от которой Прасковья уже успела отвыкнуть. В такси она с интересом рассматривала окружающий пейзаж и прислушивалась к своим ощущениям. Ее не оставляло странное чувство, что все это она уже видела, но не наяву, а в каком-то странном цветном сне.
— Когда я вернулась в Россию, со мной творилось что-то подобное, — вспомнила Прасковья. – Все вокруг такое странно знакомое, а с другой стороны – чужое. Сколько же времени меня здесь не было?
Только когда машина подъехала к дому, Прасковья вспомнила, что у нее нет ключей. Она взяла чемодан, расплатилась и нерешительно постучала в дверь, совершенно не представляя, кто ей откроет и что она должна сказать.
Прошла минута, показавшаяся ей вечностью, и на крыльце раздались шаги.
— Кто там? – спросила домработница.
Прасковья улыбнулась. Слава Богу, в доме кто-то есть.
— Открывай, это я.
— Мадам? – удивленно переспросила филиппинка.
— Да открывай же! Я почти испеклась на этой жаре.
— Простите, я не знала… Меня никто не предупредил, что Вы приедете…
— Я сама никого не предупредила, — пояснила Прасковья. – Решила сделать сюрприз. Как у вас дела? Кто дома?
— Карим. Юсеф ушел в гости к другу, а Ваш муж на работе – сказала служанка и осеклась.
— Бывший муж, — мысленно поправила Прасковья и вошла внутрь. Ей хватило беглого взгляда, чтобы понять: тут ничего не изменилось; единственное, что исчезло из гостиной – это их с Адамом свадебная фотография. Оглядевшись, она вдруг с удивлением поняла, как сильно соскучилась по этому дому, который до сих пор считала своим.
— Карим! – позвала Прасковья.
— Мама? – сын выглянул из комнаты и на несколько секунд застыл в дверях. В его взгляде было неподдельное изумление.
— Иди ко мне, дорогой! Я так по вам соскучилась!
Карим потоптался на месте, как будто решая, что делать дальше, и медленно подошел к матери. Прасковья тут же схватила его в охапку.
— Мама, ты меня задушишь!
— Боже, сколько мы не виделись! Как я соскучилась!
— Папа знает, что ты приехала?
— Еще нет. Он на работе?
Карим казался смущенным.
— Наверное, надо ему сказать…
— Конечно. Я просто не хотела делать этого заранее. Сейчас приму душ и переоденусь, а потом позвоню вашему папе.
На секунду Прасковья задумалась, в какой комнате остановиться – только сейчас ей пришло в голову, что после развода она больше не может претендовать на их общую с мужем спальню. После недолгих раздумий Прасковья попросила служанку приготовить комнату для гостей.
— Я уже сообщил отцу, что ты приехала, — сказал Карим, когда мать вернулась в холл. – Он попросил тебя позвонить.
— Хорошо. Перезвоню ему чуть позже. Мне не терпится пообщаться с тобой.
— Мам, будет лучше, если ты сначала поговоришь с отцом.
— Что-то случилось? – забеспокоилась Прасковья. Ей показалось, что сын странно отреагировал на ее появление в доме. Она предвидела, что дети будут вести себя весьма сдержанно, но в его поведении чувствовалось что-то еще.
— Ты не рад меня видеть? – тихо спросила Прасковья.
— Ну что ты, мама, — быстро ответил Карим. – Дело вовсе не в этом.
Он замолчал и отвел взгляд в сторону. Прасковья взяла телефон и набрала телефон Адама.
— Здравствуй. Я приехала. Извини, что без предупреждения.
— Я постараюсь прийти домой пораньше. Нам нужно поговорить.
— Что-то произошло? Ты меня пугаешь.
— Нет, ничего плохого. Тебе не стоит беспокоиться. Увидимся за ужином.
Когда Юсеф вернулся, Прасковья усадила сыновей вокруг себя и начала рассказывать обо всем, что случилось за время ее отсутствия.
— Через три недели начинаются съемки фильма, — воодушевленно говорила она, — конечно, мою роль никак нельзя назвать главной, но все-таки я появлюсь на большом экране. Когда картина выйдет, я вышлю вам диск.
— Хорошо, мама, — послушно ответил Карим.
— Вам ведь будет интересно посмотреть этот фильм? – с надеждой спросила Прасковья.
— Конечно, — ответил Юсеф, но как-то не очень уверенно. – Мы посмотрим.
— А что нового у вас?
— Ничего, — пожали плечами сыновья. – Все как обычно.
Дети были вежливы, но по-прежнему очень далеки от нее – они напоминали бесталанных актеров, которые старательно играют вызубренные роли, но не способны заставить зрителя поверить себе. Прасковья вспоминала, какие теплые отношения были у них всего год назад, и с трудом могла сдержать слезы.
— Раньше сыновья шли ко мне со всеми своими переживаниями, — размышляла она. – Хвалились достижениями, делились проблемами, обсуждали планы… А теперь мы словно чужие. Как будто я не мать, а дальняя и давно позабытая родственница, которой никто здесь не рад.
Бывший муж встретил ее прохладно. Ужин прошел в молчании, а потом Адам попросил Прасковью уделить ему немного времени. Они перешли в кабинет.
— Как тебе живется, Прасковья? – начал Адам после долгого молчания.
— Я думаю, ты позвал меня сюда не для того, чтобы вести светские беседы.
— Я спрашиваю потому, что мне на самом деле интересно. Все-таки мы не чужие.
— Нормально живется, — ответила Прасковья. – Но я скучаю без детей. Они очень изменились по отношению ко мне.
— Я не говорил им ничего плохого, — заверил Адам. — Честно говоря, я и сам был обижен, но сейчас успокоился… В моей жизни тоже кое-что произошло.
— Что ты имеешь в виду? – насторожилась Прасковья.
— Я собираюсь жениться, — спокойно сообщил Адам.
— Что?
— Да. Тебя это удивляет?
— Честно говоря, совершенно не ожидала. – Прасковья вдруг почувствовала укол ревности. – Наверное, я должна тебя поздравить. Кто она?
— Вы незнакомы, — уклончиво ответил Адам. – Она из Абу-Даби.
— И… эта женщина будет жить здесь?
— Ну разумеется. Когда мы поженимся. Свадьба через месяц.
— Ооо, — только и смогла выдавить из себя Прасковья. Отчего-то она чувствовала себя смущенной и даже отчасти преданной.
— Ведь я сама его бросила, — вертелось у нее в голове – стало быть, не могу предъявлять никаких претензий.
— Мне почему-то даже в голову не приходило, что ты можешь жениться, — призналась Прасковья. – Хотя, разумеется, ты имеешь на это полное право. Надеюсь, вы будете счастливы.
— Спасибо. Вообще-то именно поэтому я хотел с тобой поговорить… видишь ли, твой приезд ставит меня в неловкое положение.
— Перед твоей невестой? – вскипела Прасковья. – Позволь напомнить: я — мать твоих детей, а вот она здесь пока никто.
— Пожалуйста, не кричи. Разумеется, ты имеешь право приехать к детям, но поставь себя на мое место. Если семья невесты узнает, что бывшая жена снова живет в моем доме, им это не понравится. Ты же знаешь, здесь так не принято.
— Ты предлагаешь мне убраться?
— Прасковья, не надо нервничать. Я предлагаю тебе пожить в гостинице. Все расходы я беру на себя. Можешь приходить сюда так часто, как только захочешь, даже проводить в доме весь день, но на ночь возвращаться в свой номер. Так будет лучше для всех.
— Для всех – это для тебя и твоей невесты?
— Прасковья, ну перестань. Прошу, давай не будем скандалить. Ты приехала, никого не предупредив, и поставила меня в неловкую ситуацию. Я предлагаю решение, а ты реагируешь так, как будто я выкидываю тебя на улицу.
— Нет, не выкидываешь — ты всего лишь деликатно просишь меня убраться. Не волнуйся, я все уяснила и больше ни минуты не останусь в этом доме, — холодно сказала Прасковья, направляясь к двери.
— И куда ты пойдешь в такое время?
— Разберусь!
— Ты не меняешься, — вздохнул Адам. – Вообще-то я уже забронировал тебя гостиницу.
— Какая предусмотрительность, — съязвила Прасковья.
— Давай поговорим, когда ты успокоишься.
Она наградила мужа взглядом, полным презрения, и изо всей силы хлопнула дверью кабинета, успев заметить, как поморщился Адам. Еще никогда в жизни Прасковья не чувствовала себя такой оскорбленной.
— Кто бы мог подумать, — размышляла она, с остервенением кидая вещи обратно в чемодан, — выгнать меня из собственного дома! А ведь еще и года не прошло после нашего развода. О репутации он, видите ли, печется!
Выйдя на улицу, Прасковья с тоской оглянулась – в этот момент она отчетливо осознала, что больше никогда не войдет сюда на правах хозяйки. Прасковья вспомнила, сколько сил и времени потратила на то, чтобы обустроить этот небольшой особняк, превратив его из безликой бетонной коробки в Дом с большой буквы – свой Дом, где каждый уголок был ей знаком и любим. Теперь другая женщина займет ее место — от этой мысли Прасковье вдруг стало так тоскливо, что она с трудом смогла сдержать слезы.
— Говорят, собаки, когда их выбрасывают на улицу, скучают по дому больше, чем по хозяевам, — размышляла она по пути в гостиницу. – Я включила в список своих добровольных потерь лишь мужа и детей, а оказывается, есть еще дом… Дом, который я потеряла. Но разве я имею право обижаться? Ведь это был мой выбор…
Прасковья стиснула зубы и, бросив прощальный взгляд на свой бывший дом, молча села в машину.
По дороге они не проронили ни слова. Только за закрытой дверью безликого гостиничного номера Прасковья дала волю слезам.
Все оставшиеся дни ей было непросто приезжать в дом в качестве гостьи. Проглотив обиду, она сосредоточилась на своей основной цели – наладить отношения с детьми, но и тут потерпела фиаско: что бы Прасковья ни делала, что бы она ни говорила, сыновья по-прежнему вели себя с ней холодно и отстраненно.
Так прошло три недели. Все слова давно были сказаны. Дети твердили, что не держат на нее зла, но за этими словами сквозило такое равнодушие, что Прасковья была готова провалиться сквозь землю.
В порыве отчаяния она почти решилась на то, чтобы остаться в Эмиратах. Эта мысль уже давно вертелась у нее в голове, но Прасковья из последних сил пыталась отодвинуть ее подальше, пока не поняла, что времени на раздумья у нее уже не осталось.
— Значит, все было напрасно? – терзалась она, ходя из угла в угол. – Я потеряла мужа, потеряла свой дом… и все зря? Но разве у меня есть выбор?
— С ума сошла? – закричала Настя, когда Прасковья сумбурно выложила свои мысли по телефону. – Ты должна вернуться!
— Я не могу.
— Можешь. Ты соберешь свой чемодан, полетишь в Москву и снимешься в фильме. А потом будет видно.
— Как ты не понимаешь – я приехала, чтобы наладить отношения с детьми. И не могу вернуться, пока этого не сделаю.
— Прасковья, тебе выпал шанс! Другого не будет!
— Я знаю. Ты совершенно права, но…
— Никаких «но». Не драматизируй, — посоветовала Настя. – Потом ведь жалеть будешь.
— Настя, ты права, но что мне делать с детьми?
— Твои дети никуда не денутся, а вот роль запросто отдадут другой актрисе. Звучит немного цинично, но это так. Не глупи! Хочешь бросить все коту под хвост?
— Не хочу. Я словно мечусь между двух огней. Не представляешь, насколько это сложно.
Этой ночью Прасковья так и не смогла сомкнуть глаз. К утру, совершенно измучившись, она приняла соломоново решение – рассказать сыновьям о своих сомнениях и посмотреть на их реакцию. Как и следовало ожидать, дети восприняли новость без всякого энтузиазма.
— Остаться здесь? – растерянно переспросил Карим, переглянувшись с братом. – Но… почему?
— Чтобы мы могли регулярно видеться, а не созваниваться пару раз в неделю, — бодро сказала Прасковья.
— И что ты будешь тут делать?
— Найду работу, жилье… Это не так просто, но я справлюсь.
— Мам, а как же кино? Ты ведь очень хотела сниматься!
— Да, хотела. И сейчас хочу. Но вы – мои дети, и для меня вы важнее всего остального.
— Но ведь мы останемся твоими детьми, даже если ты будешь жить в России.
— Сынок, я просто хочу быть рядом. Хочу чувствовать, что принимаю в вашей жизни хоть какое-то участие.
— Но ты уехала, чтобы начать новую жизнь. А теперь, когда у тебя наконец стало получаться, собираешься вернуться?
— Да, это кажется странным, тем более что возвращаться мне особенно некуда. Уезжая, я совершенно не представляла, что будет дальше. Казалось, все как-то само собой сложится и образуется… и только теперь я поняла, каких дров наломала.
— Ты жалеешь?
— Это сложный вопрос.
Братья вновь переглянулись.
— Мама, мы с Каримом давно не маленькие. Наверное, будет лучше, если каждый станет жить своей жизнью, — медленно произнес Юсеф.
— Но я хочу, чтобы вы были частью моей жизни! Пойми, я никогда не думала бросать детей. Вы слишком много для меня значите.
— Мы в любом случае останемся твоими сыновьями.
— Формально – да, — вздохнула она.
— Юсеф прав, — вмешался Карим. – Как ты будешь жить здесь без папы?
— Не знаю, — пожала плечами Прасковья. – Все проблемы решаемы. Но если вы не хотите, чтобы я осталась, то это не имеет никакого значения. – Она молча отошла к окну. – Наверное, есть вещи, которые уже не исправить.
— Мам, ты что – плачешь?
— Нет, вовсе нет. С чего мне плакать? Я возвращаюсь в Москву.
— Так будет лучше для всех — сказал Юсеф с видимым облегчением.
\
Прошел год.
Жарким июльским вечером Прасковья вела машину по одной из подмосковных трасс и бездумно смотрела на проплывающие за окном леса.
За свою недавно начавшуюся актерскую карьеру ей удалось сыграть несколько ролей второго плана и приобрести первых поклонников; имя Прасковьи несколько раз упоминалось в прессе. Она сняла квартиру, купила в кредит машину и, пытаясь заполнить пробел в образовании, начала заниматься в мастерской у одного известного режиссера.
Прасковья привыкла к вечной московской суете, но сейчас чувствовала, что нуждается в отпуске. Кроме того, у нее была серьезная причина торопиться домой.
Весь этот год Прасковья провела в столице, лишь изредка разговаривая с матерью по телефону. Та частенько жаловалась на здоровье, но Прасковья пропускала эти жалобы мимо ушей, и, хотя их разделяло менее ста километров, она никак не могла выбрать время, чтобы навестить мать.
— В таком возрасте у всех есть проблемы со здоровьем, и мама не исключение. Давление, суставы – обычные болячки пожилых людей, — так считала Прасковья, легкомысленно советуя матери побольше отдыхать и поменьше слушать докторов, которые, как известно, способны залечить даже совершенно здорового человека.
Весь год она крутилась, как белка в колесе: пробы, съемки, интриги, обязательные тусовки, на которых надо присутствовать, если не хочешь выпасть из обоймы. Прасковья чувствовала, что рвется на части, и считала дни до отпуска, надеясь провести его детьми: сыновья наконец согласились прилететь в Россию. Но сегодня утром ее разбудил звонок из больницы, и Прасковье пришлось срочно менять планы. Мать попала в реанимацию, и вежливый врач настоятельно рекомендовал ей приехать как можно скорее.
По возвращении из Эмиратов Прасковья забрала у матери кое-какие вещи, и с тех пор они больше не виделись. В глубине души Прасковья понимала, что настоящая причина крылась не только в ее чрезмерной занятости – их отношения испортились еще после развода с Адамом. Переехав в Москву, Прасковья стала избегать встреч с матерью, отделываясь редкими телефонными звонками. Теперь ей было стыдно. Она гнала машину по безлюдной трассе, изредка смахивая слезы с глаз, и старалась не думать о том, что увидит в больнице.
Прасковья долго бегала по коридорам госпиталя, пропахшим запахом хлорки и невкусной больничной еды, пока не нашла палату матери. Та неподвижно лежала у окна и выглядела так плохо, что у Прасковьи защемило сердце. Первым делом она добилась того, чтобы мать перевели в отдельную палату в платном корпусе.
— Когда приедут мальчики? – тихо спросила Алевтина Семеновна.
— Скоро, мама, скоро. Отдыхай, тебе вредно нервничать.
— Приведи их ко мне. Я хочу попрощаться.
— Не говори так, пожалуйста. Ты проживешь еще очень долго.
— Я пожила достаточно. – Мать задумчиво смотрела куда-то вдаль. — Как твои дела, дочка? Ты счастлива?
— Пожалуй, да. Я много работаю, но мне это нравится. До главных ролей еще не доросла, зато меня регулярно приглашают на съемки.
— Хорошо, — мать надолго замолчала, по-прежнему глядя в окно. Ее лицо, изрезанное сетью морщин, казалось застывшим, будто маска. – Может, и хорошо, что ты приехала одна. Я хотела сказать тебе одну вещь. Это касается мальчиков.
— Я слушаю, мама.
— Никогда не забывай, что они твои дети. Неважно, на кого они похожи. Ты дала им жизнь, в вас течет одна кровь — и это единственное, что имеет значение. Когда ты доживешь до моих лет и будешь также лежать в кровати, зная, что жить тебе остались считанные дни, а может и часы, ты поймешь это. В такой момент ты не будешь жалеть о несыгранных ролях, но наверняка пожалеешь о том времени, которое не провела со своими детьми.
— Я знаю, мама. Иногда мне кажется, что за последние два года я поняла больше, чем за всю свою предыдущую жизнь.
— Порой, чтобы оценить что-то – нужно сначала это потерять. Знаешь, а ведь ты тоже не слишком на меня похожа.
Мать вдруг замолчала, а потом из ее глаз полились слезы.
— Прости меня, дочка.
— Ну что ты, мама! Это я должна просить прощения.
— Нет, я… Мы ведь вроде и не ссорились, но за последний год толком даже не поговорили. И все из-за меня. Я так на тебя злилась… Никак не могла взять в толк, как это ты вздумала променять мужа и детей на какой-то ресторан.
— Я знаю. Для тебя самым главным в жизни всегда была семья.
— Да. Поэтому я не могла принять твой выбор. Мы слишком разные… Я хочу рассказать тебе одну вещь.
— Я слушаю, мама.
— Возможно, мне стоило сделать это еще давно, еще когда ты была маленькой. Но мы с отцом решили, что лучше сохранить это в секрете. Когда ты рассталась с Адамом, я много раз собиралась поговорить с тобой… но все время боялась, что будет только хуже.
— О чем ты? Я не понимаю.
— У нас с отцом не могло быть детей. Мы много лет пытались, но все безуспешно.
— Но как же?…
— Мы тебя удочерили.
Прасковья чувствовала себя так, как будто ее ударила молния.
— Что?
— Я до сих пор не уверена, что мы поступили правильно, скрыв это от тебя. Мы оба хотели большую семью, долго пытались, лечились… все напрасно. Тогда мы взяли тебя. Было тяжело первые месяцы, но скоро я привыкла к мысли, что я и есть настоящая мать, и всю жизнь относилась к тебе, как к родной дочери. Да ты и была мне родной, хоть и не по крови.
Прасковья молча отошла к окну. Смеркалось, и кроны деревьев отбрасывали на асфальт причудливые тени. Ей вдруг стало не по себе.
— О твоих родителях мы ничего не знаем, — добавила Алевтина Семеновна, как будто подслушав мысли дочери. – Твоя мать написала отказ сразу после рождения.
— Сразу после рождения, — эхом повторила Прасковья и прижалась лбом к холодному стеклу. Ей хотелось плакать – нет, хотелось рыдать, выть белугой, кататься по полу и биться головой о стены, но она изо всех сил старалась сдержаться.
— Вот почему я не могла понять твой поступок… Ведь Бог дал тебе детей – родных детей, в которых текла твоя кровь. Он дал тебе то, чего лишил меня и еще многих женщин… а ты так легко отказалась от этого дара.
— Значит, я поступила так же, как моя биологическая мать, — сказала Прасковья с горькой усмешкой. – Генетика – сильная вещь.
— Ну что ты, дочка, — всплеснула руками Алевтина Семеновна. – Ты просто совершила ошибку… наломала дров – ну, с кем не бывает. Я ведь видела, как ты потом терзалась. Прости меня, дуру старую.
— За что, мама? Ты воспитала чужого ребенка; дала мне больше, чем я того заслуживала.
— Прасковья, перестань. Ты мне вовсе не чужая. Ты моя дочь… Единственная, которая у меня есть. Или ты больше не хочешь называть меня мамой?
— Ну что ты, мама. Конечно, хочу. У меня ведь тоже нет и не будет другой матери. Так за что ты просила прощения?
— За то, что всю жизнь пыталась сделать тебя похожей на себя. А ведь мы с тобой, как ни крути, совсем разные. Наверное, если бы ты выросла такой же, как я: тихой, семейной женщиной – это стало бы последним, главным подтверждением, что ты и есть моя дочь. Глупо, да? А тебя постоянно тянуло куда-то в сторону: то ты артисткой хочешь стать, то с парашютом прыгнуть. Только после твоего замужества с Адамом мне стало казаться, что мы хоть в чем-то похожи. А потом… потом ты сама знаешь.
— Прости, мама.
— Да нет же, это ты должна меня простить. Сейчас я понимаю, что была не вправе давить на тебя. Мать не может требовать, чтобы у детей был ее цвет глаз или форма носа, и не должна ожидать, что они выберут ее профессию или образ жизни. Это эгоизм. А настоящая материнская любовь в том и заключается, чтобы позволить детям быть самими собой и любить их, несмотря не на что.
Прасковья разрыдалась.
— Не плачь, дочка. Успокойся. Я рассказала тебе все это лишь затем, чтобы ты поняла: неважно, на кого похожи твои дети, в какой стране они живут и…. все остальное тоже совершенно неважно. Наверное, мне стоило сделать это раньше, но я все боялась чего-то…
— Спасибо, мама. Спасибо тебе за все.
— Иди домой, моя хорошая. Тебе надо отдохнуть, да и мне – тоже. Когда приедут мальчики?
— Через три дня, — ответила Прасковья. – Ты ведь уже спрашивала.
— Да… я, видимо, забыла. Поцелуй их за меня.
— Ну что за глупости? Мы приедем сюда сразу после аэропорта, и ты сама их поцелуешь.
— Ладно, — легко согласилась мать. – Я что-то устала.
— Отдыхай, я уже ухожу. Увидимся завтра.
Прасковья оставила машину у больницы и долго брела домой в сгущающихся сумерках родного подмосковного города. Она пыталась как-то свыкнуться с мыслью о том, что ее мать – на самом деле вовсе не ее мать, но у нее решительно ничего не получалось.
— Может, было бы лучше вовсе не знать об этом? – вертелось в голове у Прасковьи. – Как можно смириться с тем, что рухнула сама основа основ – то единственное убеждение, которое казалось вечным и незыблемым? Мои родители – не мои родители… А впрочем, может это не столь уж важно? «Не та мать, что родила, а та, что воспитала»…
Придя домой, она, как ни странно, сразу заснула, а утром вновь поехала в больницу. Узнав ее имя, молоденькая медсестра на ресепшен отчего-то всполошилась.
— Вы присядьте вот тут, а я сейчас вызову врача.
— Что-то случилось? – насторожилась Прасковья. Медсестра молча отвела глаза.
Уже тогда ей все стало ясно. Мозг отказывался воспринимать происходящее – слишком много всего случилось за последние сутки. Словно в полусне, Прасковья слушала объяснения главврача и отстраненно размышляла, почему до сих пор не проронила ни слезинки.
— Это было неизбежно – днем раньше или днем позже… В таком возрасте с подобным диагнозом нет шансов на благополучный исход… Она умерла во сне… Примите мои соболезнования…
Потом Прасковья долго сидела в сестринской, и медсестры отпаивали ее то чаем, то коньяком. Она никак не могла понять, что делать дальше.
— Мама так мечтала увидеть внуков, но не успела… Не дождалась…
— Зато Вы успели с ней поговорить, — успокаивала ее полная медсестра с добрыми глазами. – Поплачьте, Вам легче станет. Доктор правду сказал: она умерла во сне, не мучилась. Радуйтесь, что Бог дал ей легкую смерть. Сейчас это покажется Вам жестоким, но мы тут насмотрелись, как некоторые паралитики годами мучаются и мучают близких… уж лучше так, поверьте, лучше уйти быстро и без боли.
Следующие дни прошли, будто в тумане. Прасковья занималась организацией похорон, стараясь сосредоточиться на многочисленных скорбных хлопотах и отодвинуть подальше мысли о том, что мамы больше никогда не будет рядом. Днем ей удавалось держать себя в руках, но вечером… вечером, оставшись в пустой квартире, она чувствовала, как давит на нее непривычная тишина, и начинала плакать – как не плакала никогда в жизни.
— Я была так ошарашена известиями, что даже не сказала маме, что люблю ее, — обвиняла себя Прасковья. — Мне и в голову не приходило, что это наша последняя встреча… А теперь уже ничего не исправить.
Сыновья успели прилететь к похоронам. Встреча, о которой Прасковья столько мечтала, вышла безрадостной. В первые дни после смерти матери она с трудом воспринимала окружающих – перед глазами всплывали лица детей, их неумелые попытки ее успокоить, небольшая толпа людей на кладбище, простой черный гроб, поминки, слова утешения… Все это мало трогало Прасковью: она действовала и говорила совершенно автоматически. В сердце оставалась лишь холодная пустота.
Но даже в таком состоянии Прасковья стала замечать, что сыновья проявляют трогательную, хоть и неумелую заботу – они приносили матери чересчур сладкий чай и подгоревшие бифштексы со слипшимися макаронами, часами сидели у ее кровати и пытались чем-то отвлечь.. Пересилив себя, она вспомнила о своих обязанностях хозяйки, и уже через несколько дней их жизнь вошла в нормальное русло. Это напомнило Прасковье о тех временах, когда она была замужней дамой. Готовка, стирка и прочие хозяйственные заботы помогли ей снова почувствовать себя семейной женщиной средних лет и не так часто думать о случившемся. Вечерами они садились на кухне и подолгу разговаривали обо всем на свете, играли в нарды и смеялись.
Присматриваясь к сыновьям, она стала замечать в них некоторые изменения. Раньше ей казалось, что дети полностью принадлежат другому миру, но теперь Прасковье пришлось изменить свое мнение. Она не могла не заметить, что сыновья читают русские книги, с удовольствием едят местные блюда, восхищаются подмосковной природой и даже засматриваются на местных девушек.
— А здесь не так уж и плохо, — небрежно обронил Карим, когда они возвращались домой после шашлыков в сосновом лесу. – В России есть своя прелесть.
— Вы могли бы здесь жить? – осторожно спросила Прасковья.
Сыновья переглянулись.
— Кто знает, — обтекаемо ответил Юсеф.
— Я бы смог, — кивнул Карим. – Знаешь, мне даже пришло в голову проехать по московским университетам, когда мы прилетим в следующем году.
Как ты думаешь?
— Сынок! – Прасковья бросила сумку и сгребла его в охапку, — ну конечно! Неужели ты хочешь здесь учиться?
— Пока не знаю. Этот год еще подумаю, поброжу по Интернету… к следующему лету постараюсь определиться.
— Знаешь, мама, — сказал ей Юсеф накануне отъезда, — мы с Каримом решили больше на тебя обижаться.
— Почему же? – с улыбкой спросила она.
— Потому что у нас только одна мама, — серьезно ответил сын. – Вот Марьям, жена отца… она хорошая, но это совсем другое. – Юсеф на минуту замолчал. – Тебе трудно без бабушки?
— Трудно, — признала Прасковья. – Я уже давно взрослая, но… когда ты знаешь, что где-то там, пусть очень далеко от тебя, есть мама… мама, которая всегда любит и ждет, которая поможет и поддержит – это дает очень сильную поддержку. И неважно, сколько тебе лет – двадцать, сорок или шестьдесят. Жаль, что я поняла это слишком поздно, когда мамы со мной уже нет.
— Вот, — кивнул Карим, — а мы не хотим тебя терять.
— Спасибо, дорогой, — Прасковья почувствовала во рту привкус соли и только тогда поняла, что плачет. — Мне очень жаль, что все так сложилось… между мной и вашим папой.
— Да ладно тебе, мам. Мы все понимаем. Папа тоже успокоился. Главное, что у вас обоих все в порядке.
— Даже больше, чем в порядке, — подтвердила Прасковья. – Не знаю, как у папы, а у меня теперь все просто отлично.
Она улыбнулась и прижала детей к себе. Впервые за долгое время Прасковье стало так легко, что захотелось улыбнуться всему миру.